В своей дебютной картине «Толкование сновидений» (1990) Загданский провел своеобразный сеанс психоанализа с отечественной историей. А в «Оранжевой зиме» (2007) показал панораму карнавала, который царил на Майдане в 2004 году. Эти две ленты будто открывают перед зрителем закулисы массового сознания, в которой несвобода общества довлеет над личностью.
Другие его фильмы дают зрителю почувствовать веселящий газ личной свободы. Картины о художнике-эмигранте Василии Ситникове «Вася» (2002) и о поэте-авангардисте Константине Кузьминском «Костя и Мышь» (2006) стирают грани между дерзостью и инстинктом самосохранения. В эту самую систему нравственных координат обещает попасть и месседж его новой ленты «Вагрич и черный квадрат», над которой Загданский сейчас работает.
Кто посадил зерно, из которого проросла ваша любовь к кино?
Вы знаете, у меня даже не было выбора, поскольку мой отец был кинематографистом. Я с детства имел к этому делу определенное отношение. Я очень любил приходить на студию и, наверное, этот вирус проник в меня еще в детстве. Хотя мой отец сделал все мыслимое, чтобы я не поступал в театральный институт. Он очень хотел, чтобы у меня была какая-нибудь настоящая профессия. Поэтому после школы под прессингом родителей я поступил в Киевский Политехнический Институт. Однако я очень скоро понял, что не могу там учиться. Там я лишний раз убедился, что должен заниматься кинематографом. Поэтому через год я поступил в театральный вуз.
А почему вы занялись именно документальным кино?
Наверное, если бы я занимался игровым кино — вы бы меня спросили: «А почему вы занимаетесь игровым?». Вообще-то не ахти какая разница между игровым и документальным кино. Документальное кино дает мне возможность говорить и проектировать то, что я чувствую. Когда у меня возникает замысел, он обычно выражается в форме документального кино. То, что я делаю — находится где-то на грани документального и постановочного. Как говорил Годар, когда вы снимаете игровую ленту — она становится документальной, и наоборот, когда вы снимает документальную картину — она становится игровой. Существует кинематограф с разной степенью контроля. В игровом она выше, а в документальном — ниже. В этом плане совершенно замечательна картина «Пять препятствий» Ларса фон Триера. Это некий манифест контролируемого и неконтролируемого кино. Я нашел для себя какие-то свои правила контролируемого и неконтролируемого кино.
«Перестройка», распад СССР, переезд в США… в вашей жизни было много событий, которые отнюдь не способствуют творческой деятельности. Что вы делали во время затяжных творческих пауз?
Я решительно не согласен, что бывают моменты, которые не способствуют творчеству. Определенные произведения искусства возникают не благодаря, а вопреки. Есть разная степень трудностей, однако таких вещей, которые препятствуют — просто не существует. Люди писали книги в ужасных условиях, о которых нам и думать не приходится.
Длинный перерыв в моём творчестве был, когда я занимался в США вещами, очень отдаленно относящимися к кино. Это был достаточно болезненный период. Тогда я оказался в Нью-Йорке и был вынужден начинать жизнь заново. Однако мне позволило сформировать новый взгляд на мир. Ведь Нью-Йорк — очень стимулирующий город. Только в 2000 году я начал снимать фильм «Вася» и закончил его уже в 2002-м. После этого я был абсолютно счастлив, ведь энергия, которая аккумулировалась во мне долгое время — вырвалась наружу.
Лента «Вася» (2003) была посвящена художнику Василию Ситникову. После этого, в 2006-м был фильм «Костя и Мышь» о поэте-авангардисте Константине Кузьминском. В 2010-м — картина «Мой отец Евгений», посвященная вашему отцу. Ну, а сейчас вы работаете над картиной о Вагриче Бахчаняне, которая будет называться «Вагрич и черный квадрат». Скажите, по какому принципу вы выбираете личностей для «написания» таких кинопортретов?
Если в этом и есть какая-то логика, то она мне не известна. Каждый фильм появляется сам по себе в силу каких-то своих обстоятельств. Есть вещи, которые просто на тебя сваливаются. И ты начинаешь об этом думать, а потом понимаешь, что уже хочешь это сделать. Возникает желание поделиться своими переживаниями и мыслями с кем-то еще. Я не выстраивал бы все эти ленты в одну какую-то логику.
В 2007 году вы сняли фильм «Оранжевая зима», в которой выстраивается параллель между событиями в Киеве в 2004 году и оперой «Борис Годунов». Если бы речь шла о сегодняшнем Евромайдане — с чем вы бы провели параллель?
В «Оранжевой зиме» фигурируют две оперы. В той ситуации меня интересовала параллельная реальность. Какие-то вещи они проясняли, какие-то — нет. Когда я снимал этот фильм, то события 2004-го года мне в конце концов виделись, как победа карнавала над злой зимой и плохими силами. Сегодняшние события ничего общего с тем не имеют. Сейчас у нас трагедия и любые параллели в таком случае просто неуместны.
О каких фильмы, просмотренных вами в последнее время, вы бы могли сказать: «Эта лента останется в истории»?
Мне очень понравилась картина «Левиафан» (2012) американских режиссеров Люсьена Кастэн-Тейлора и Верины Паравел. «Сенна» (2010) англичанина Азифа Кападиа — это замечательная картина. Еще «На проволоке» (2007) Джеймса Марша, «Время и город» (2008) Теренса Дэвиса, «Реки и приливы» (2001) Томаса Реидельшеймера, «Пина» (2011) Вима Вендерса, «Военный корреспондент» (2001) Кристиана Фрея. Эти ленты во всех смыслах примечательны.
После названной вами «Пины», нашёлся целый ряд любителей кино, которые сказали, что документальное кино постепенно будет осваивать 3D пространство.
Скорее всего, эта тенденция не особо реализуется, ведь 3D – очень дорогая технология. А для кинематографиста собрать деньги на фильм — это целая история. Поэтому только у избранных режиссеров есть такие возможности, как у Вима Вендерса, который делал фильм о Пине Бауш — национальном достоянии Германии. Поэтому в ближайшее время 3D не станет нормой в документальном кино. Вообще-то в стереоизображении больше трюков и аттракционов, чем искусства. Уникальность «Пины» в том, что Вим Вендерс смог преодолеть материю этой технологии и органично вписать ее в ткань своей ленты. Например, Вернеру Херцогу в его картине «Пещера забытых снов» (2010) это не удалось. Из-за 3D фильм распался, ведь сами пещеры в формате стереоизображения были абсолютно впечатляющие, а все остальное выглядело очень и очень сомнительно.
Какие последние тенденции в документальном кинематографе?
Технически постоянно открываются все новые и новые возможности. Люди делают абсолютно персональные фильмы, не имея при этом никакой кинематографической подготовки. Есть замечательные фильмы, в которых сочетаются игровые и неигровые приемы. Я люблю документальное кино, потому что в нем очень высокие возможности для эксперимента, а также возможности сочетания различных вещей и эстетик.
Есть ли у вас в творчестве какие-то табу?
В своей выдающейся книге «Кино, как бунт» Амос Фогель писал, что в кино есть два табу: реальный секс и реальная смерть. Кино постоянно приближается к имитации как одного, так и второго, однако оно не должно переходить грань дозволенного. Например, в фильме Майкла Уинтерботтома «9 песен» показывается реальный секс. И было очень скучно смотреть эту ленту. Вчера я видел, как по телевизору показывали кадры, на которых умирают люди. Я неоднократно использовал в своих фильмах кадры с мертвыми людьми. Однако здесь очень важно чувствовать такт и не превратить это в вуайеризм.
В 2006 году Эрик Стил снял фильм «Мост». Картина снималась в Сан-Франциско, где есть пресловутый мост, с которого довольно часто прыгают самоубийцы. Далеко от моста режиссер поставил операторов, камеры которых были оборудованы оптикой. Они наблюдали за мостом и снимали самоубийства. И сняли они довольно много людей. Кроме этих съемок в картине еще небольшие интервью с родственниками и друзьями погибших. Когда я просматривал эту ленту, то просто возненавидел то, что он сделал. Ведь это и есть вуайеризм — зритель здесь видит то, что он в принципе не должен видеть. Это и есть своеобразная порнография смерти — это очень похоже на эксплуатацию.
Что вы ждете от кинофестиваля Docudays UA 2014?
Я люблю кино и я хочу увидеть что-то новое, что бы поразило меня. Кино позволяет забыть о себе и перенестись в некое «чужое сейчас». Оно может быть вымышленным, нарисованным или наоборот – документальным. Однако когда на самом деле происходит этот именно перенос в «чужое сейчас», ты чувствуешь, что это — на самом деле. В этот момент чувствуешь, что реальность смещается из зала — на экран. И я жду именно такие фильмы.